Сказание о сибирском хане, старом Кучюме - Страница 9

– - Ты ничего не понимаешь, мурза!

– - Убей меня, Хан-Сеид -- мне некуда идти… Не всё ли равно, кто меня зарежет: хан Кучюм или ногай.

Ночью провёл Хан-Сеид упавшего духом Карачу в стан Кучюма и спрятал в кибитке Сайхан-Доланьгэ.

– - Пока сиди здесь, а там увидим… -- сказал Хан-Сеид.

С удивлением смотрел кругом мурза Карача: и сам он ещё жив, и сидит в кибитке своей дочери Сайхан-Доланьгэ. Впрочем, у него только и оставалось на свете, что светлые глаза этой красавицы, а всё остальное точно развеяно по ветру.

VII

Старая ханша Лелипак-Каныш попрекает слепого хана Кучюма:

– - Что ты всё лежишь, Кучюм, и нейдешь проведать любимого своего мурзу и советника Карачу: он всегда обманывал тебя как твои несытые глаза… Карача выискивал тебе новых наложниц, он тебе доставил и красавицу Симбулу, и другую красавицу Сузгэ, и готовил тебе третью, свою родную дочь. Иди утешь своего верного слугу, который хотел вместо тебя сесть ханом в Искере… Иди утешь Сайхан-Доланьгэ, которая всё ещё не может оплакать уведённого в плен Махметкула. Все тебя покинут, хан Кучюм, и останусь около тебя одна я, как застарелая болезнь, как вторая твоя слепота… Что же ты молчишь, хан Кучюм?

– - Ты говоришь правду, Лелипак-Каныш, -- отвечал хан Кучюм, качая головой. -- Твой язык как степная колючая трава колет мои слепые глаза. Мне было бы легче, если бы ты говорила неправду.

– - Бог тебя наказал за мои слёзы, хан Кучюм… Да разве я одна плакала от твоей железной руки? Сколько матерей осиротил ты, сколько молодых женщин осталось вдовами; и старики, и дети проклинают твоё имя, которое носилось по степи как ядовитая зараза… Я тебя проклинаю, хан Кучюм; проклинаю за свою материнскую кровь, за Арслан-султана, которого ты послал в московскую неволю, за двух других сыновей, убитых под Искером.

Молчит хан Кучюм, трясётся его седая голова, а слепые глаза не видят старой ханши, которая в неистовстве поносит мужа всякими худыми словами. И земля, и небо закрыты для старого хана Кучюма, а осталось одно чёрное горе…

Старики не слыхали, как в кибитку вошёл Хан-Сеид и был свидетелем ссоры. Он выслушал всё, опустив свои святые глаза, а потом взял слепого хана Кучюма за руку и вывел из кибитки. Старая ханша сидела на земле и, припав седой головой к коленям, горько плакала. В кибитку опять вошёл Хан-Сеид и сказал:

– - Лелипак-Каныш, дочь Шигай, я всё слышал. Слышал и то, чего не сказал твой язык, и скажу тебе то, что чует твоё материнское сердце.

Но, прежде чем говорить, Хан-Сеид опять замолчал, чтобы старая ханша вперёд выплакала своё горе. Пока она плакала и жаловалась, святой старик молился, подняв руки к верху. Много женщин плакало по татарским улусам, стойбищам и аулам, и всем им было тяжело.

– - Я слушаю, Хан-Сеид, -- говорила Лелипак-Каныш, не вытирая катившихся по сморщенному лицу слёз.

– - Слушай, дочь Шигай-хана… Не я тебе говорю, а говорит пророк. Томится в неволе твой сын Арслан-султан, а другая неволя уже готова Абдул-Хаиру. Так нужно, Лелипак-Каныш! Ты стоишь впереди всех, и твоё горе бежит впереди всех. Два сына у тебя убито под Искером, будет твой последний сын, красавец Алей, ханом в Искере, но ты будешь оплакивать его голову. Старый хан Кучюм будет счастлив, что не увидит своими слепыми глазами последнего горя… Три сына убитых, два в неволе, а ты стара, Лелипак-Каныш, и твоё сердце затворилось давно. Ты, дочь Шигай-хана, как великая река Обь, покрытая льдом. Вот, что я скажу тебе ханша, потому что так нужно… Гордилась ты своими пятью сыновьями, а останется одно твоё старое горе, и твоё сердце заплачет кровавыми слезами. Да, заплачет мать, а ханша будет радоваться: великая радость умереть за родину… Такая кровь пролилась за святое дело. Вот что я тебе говорю, дочь Шигай-хана, и укрепится твоё сердце до конца: оно крепче Искера. Твоя весна улетела, и твои глаза не увидят новых сыновей, а хан Кучюм останется без племени. Кто будет продолжать его волчью кость? Когда Кучюм умрёт, кто выйдет в поле против врагов? Слушай, дочь Шигай-хана: ты смеялась над красавицей Сайхан-Доланьгэ, а теперь пойдёшь к ней и попросишь -- заменить её красотой твою старость. Разгорится сердце хана Кучюма и продолжится его волчья кость… Оставь свою гордость, Лелипак-Каныш: ты стоишь впереди всех, и твоё горе бежит впереди всех.

Пала на землю ханша Лелипак-Каныш, как подрубленное дерево, и долго лежала она как мёртвая, а святой старик опять молился, подняв руки к верху. Наступила ночь, когда она очнулась и сказала:

– - Хан-Сеид, ты здесь? Веди меня к Сайхан-Доланьгэ… Я хочу её видеть.

Собрала последние силы старая ханша и пошла за Хан-Сеидом. Встречавшиеся давали им дорогу, а у кибитки Сайхан-Доланьгэ встретил их старый шаман Кукджу и шаманка Найдык. Побледнела красавица Сайхан-Доланьгэ, когда к ней в кибитку вошла старая ханша Лелипак-Каныш и посмотрела на неё заплаканными глазами.

– - Здравствуй, Сайхан-Доланьгэ, -- сказала ханша. -- Видишь, я пришла к тебе… Пусть мужчины уйдут, я хочу говорить с тобой.

Ещё сильнее побледнела Сайхан-Доланьгэ, когда они остались в кибитке вдвоём. Долго молчала Лелипак-Каныш и всё смотрела на Сайхан-Доланьгэ.

– - Что ты так смотришь на меня, ханша? -- спросила смущённая Сайхан-Доланьгэ. -- Я боюсь тебя.

– - Любуюсь твоей красотой, Сайхан-Доланьгэ; любуюсь твоей молодостью и точно вижу себя, когда я была молода и красива. Себя я вижу в тебе, красавица! Раньше я ненавидела тебя, когда хан Кучюм ездил веселиться на Карача-Куль; раньше я желала тебе всякого зла и радовалась, когда твоё сердце заплакало о батыре Махметкуле. Да, всё это было, а теперь гордая, старая ханша пришла сама к красавице Сайхан-Доланьгэ. Тебя ненавидела жена хана Кучюма, а старая бездетная ханша пришла со слезами просить -- заменить её старость.